Первая треть представляла собой остроумное жонглёрство словами, звуками, парадоксами – это было интересно, но не более, к тому же среди достаточно изящных опусов попадались и грубые, с использованием жаргона и так называемой нецензурной лексики; и вдруг всё менялось, в стихах появлялась нескрываемая печаль, создавалось ощущение, что автор потерял очень близкого человека.